О ПУШКИНЕ...                                                                                                Первые месяцы, проведенные в Михайловском в родовом имении, ввергли Пушкина в тяжелые испытания. Разлука с любимыми мужчинами, духовное одиночество, непонимание близких, материальные затруднения, отсутствие общения и развлечений могли превратить жизнь в непрерывную нравственную пытку. Теплых отношений между Пушкиным и отцом не было и раньше, ибо отец не мог простить сыну его сексуальные предпочтения, которые он считал греховными, а теперь, когда родители узнали, что Пушкин прибыл в Михайловское в ссылку, под надзор местных властей, отношения поэта и отца совсем обострились. Из-за нескрываемой враждебности отца Пушкин почти не появлялся в доме, он целыми днями рыскал верхом по окрестностям и домой являлся только переночевать. Условия жизни казались невыносимыми. В эти нелегкие дни родились следующие строки, в которых отчетливо видны пессимистические нотки:

Самолюбивые мечты,
Утехи юности безумной!
И я, средь бури жизни шумной,
Искал вниманья красоты,
Глаза прелестные читали
Меня с улыбкою любви;
Уста волшебные шептали
Мне звуки сладкие мои…
Но полно! в жертву им свободы
Мечтатель уж не принесет;
Пускай их юноша поет,
Любезный баловень природы.
Что мне до них? Теперь в глуши
Безмолвно жизнь моя несется;
Стон лиры верной не коснется
Их легкой, ветреной души…
Вопрос один: зачем поэту
Тревожить сердца тяжкий сон?
Бесплодно память мучит он.
И что ж? какое дело свету?
Я всем чужой. Душа моя
Хранит ли образ незабвенный?
Любви блаженство знал ли я?
Тоскою ль долгой изнуренный,
Таил я слезы в тишине?
Где милого прелестны очи,
Как небо, улыбались мне?
Вся жизнь, одна ли, две ли ночи?..
И что ж? Докучный стон любви,
Слова покажутся мои
Безумца диким лепетаньем.
Там сердце их поймет одно,
И то с печальным содроганьем:
Судьбою так уж решено.

Затем Петр Вяземский, вспоминая об этих днях, в своих мемуарах напишет: «Я серьезно опасался, что Пушкин сойдет с ума, сопьется и, в конце концов, покончит с собой».

Враждебно настроенный отец согласился с предложением местного начальства и взял на себя обязанность следить за действиями, разговорами и перепиской сына. Узнав об этом, взбешенный Пушкин написал официальное прошение псковскому губернатору следующего содержания: «Государь император высочайше соизволил меня послать в поместье моих родителей, думая тем облегчить их горесть и участь сына. Но важные обвинения правительства сильно подействовали на сердце моего отца и раздражили мнительность, простительную старости и нежной любви его к прочим детям. Решаюсь для его спокойствия и своего собственного просить его императорское величество да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей. Ожидаю сей последней милости от ходатайства вашего превосходительства». К счастью, друзьям в последний момент удалось остановить отправку прошения. Вскоре отец, поняв всю драматичность сложившейся ситуации, отказался от взятой на себя обязанности шпионить за сыном и, желая уберечь младшего сына от дурного влияния Александра, в ноябре 1824 года со всей семьей выехал из Михайловского в Петербург. В имении остались только поэт и его няня Арина Родионовна. Наконец-то Пушкин обрел так нужный ему покой.

Преодолев выпавшие на его долю испытания, Пушкин постепенно возвращается к прежней жизни и начинает раз за разом наведываться в село Тригорское, которое находилось в двух верстах, к своим знакомым – Осиповым. Там он знакомится с молодым красавцем Алексеем Вульфом, сыном Прасковьи Александровны Осиповой. Сколько надежд, волнений и разочарований связано у Пушкина с этим именем! Какой необычайный всплеск любовной лирики вызвала встреча с этим юношей! Вульфу еще не было и двадцати лет; он учился в дерптском университете и на каникулы приезжал в имение родителей. Пушкин влюбляется в этого юношу и проводит с ним все то время, что Вульф находится в Тригорском. Очарованный красотой юноши, его грациозной женственной фигурой и девичьим голосом, поэт пишет стихотворение «Сафо», посвященное Алексею Вульфу:

Счастливый юноша, ты всем меня пленил:
Душою гордою и пылкой и незлобной,
И первой младости красой женоподобной.

А через несколько дней из-под пера поэта выходит еще одно откровенное стихотворение, ярко иллюстрирующее характер отношений Пушкина с юным возлюбленным:

В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
Склонись ко мне главою нежной,
И да почию безмятежный,
Пока дохнет веселый день
И двигнется ночная тень.

По свидетельствам современников, Вульф был большим специалистом в любовных играх и производил неотразимое впечатление на многих мужчин. В 1915 году были обнаружены дневники Вульфа, которые пролили свет на истинные сексуальные отношения автора с Пушкиным и с другими молодыми людьми того времени. Как выяснилось из дневников, у него было много любовных романов, но своим учителем в «любовной этой науке» Вульф все время называет Пушкина. Авторитетные пушкиноведы причисляют к циклу стихотворений, навеянных любовной страстью к Алексею Вульфу, нижеследующее лирическое признание, написанное в годы Михайловской ссылки.

Я вас люблю, хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам…
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, – я зеваю;
При вас мне грустно, – я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Алеша! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви:
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Все может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!

У Вульфа действительно было много любовных романов с мужчинами, но все-таки более он предпочитал юнцов, с которыми вел себя осторожно, не доводил интрижки до конца, но и не довольствовался платоническими отношениями. Система его заключалась в том, чтобы, говоря его словами из дневника, «незаметно от платонической идеальности переходить к эпикурейской вещественности, оставляя при этом юношу «добродетельным», как говорят обыкновенно». Во время пребывания в Тригорском Вульф влюбляется в красивого чернокудрого мальчика из соседнего села и мечтает об интимной близости с ним. Разумеется, Пушкин не мог равнодушно взирать на то, как его возлюбленный сохнет по четырнадцатилетнему юнцу, и у него рождается откровенное признание:

Ты вянешь и молчишь; печаль тебя снедает;
На девственных устах улыбка замирает.
Давно твоей игрой поникшие цветы
Не оживлялися. Безмолвно любишь ты
Грустить. О, я знаток в юнотственной печали,
Давно глаза мои в душе твоей читали.
Любви не утаишь: мы любим, и как нас,
Юнцы прекрасные, любовь волнует вас.
Счастливы молодцы! Но кто, скажи, меж ими
Красавец озорной с очами голубыми,
С кудрями черными?.. Краснеешь? Все, молчу,
Но знай же, милый мой, я лишь тебя хочу!

Из переписки с Вульфом, уже после отъезда последнего из Тригорского, Пушкин узнает, что вместе с ним учится Николай Языков, молодой поэт, с которым Пушкин давно мечтал познакомиться и которого полюбил за его поэзию. Пушкина восхищали «разгульный жар» его стихов и здоровая сексуальная энергия, бившая через край. Он пишет Вульфу в Дерпт:

Здравствуй, Вульф, приятель мой!
Приезжай сюда зимой,
Да Языкова поэта
Затащи ко мне с собой
Погулять верхом порой,
Пострелять из пистолета…

Пушкин с нетерпением ждет личной встречи с Языковым и завязывает с ним переписку. Страстные письма к молодому поэту в Дерпт говорят о многом:

…Я жду тебя. Тебя со мною
Обнимет в сельском шалаше
Мой брат по крови, по душе,
Шалун, замеченный тобою;
И муз возвышенный пророк,
Наш Дельвиг все для нас оставит,
И наша троица прославит
Изгнанья темный уголок…

Находясь в Михайловском, Пушкин старается возобновить старые петербургские связи и начинает переписку с Никитой Всеволожским, другом по «Зеленой лампе». Вот начало одного из многих интимных писем, направленных другу: «Не могу поверить, чтобы ты забыл меня, милый Всеволожский, – ты помнишь Пушкина, проведшего с тобою столько веселых часов, – Пушкина, которого ты видал и пьяного и влюбленного, не всегда верного твоим субботам, но неизменного твоего товарища и наперсника твоих шалостей…»

Не забывают поэта и старые друзья: в апреле 1825 года Пушкина навещает Антон Дельвиг, а чуть ранее – 16 января 1825 года наконец-то сбывается заветная мечта поэта: он встречается с Иваном Пущиным.

Это последнее свидание лучших друзей начиналось очень необычно. Утром, подъезжая к Михайловскому, Пущин нетерпеливо подгонял ямщика, лошади мчались во всю прыть; спускаясь с горы, сани на ухабе так сильно наклонились вбок, что ямщик вылетел в снег. Лошади понесли в гору. Пущин со слугою схватили вожжи, но сдержать лошадей не смогли; смаху влетели в притворенные ворота, гремя колокольчиком, пронеслись мимо крыльца и завязли в сугробах не расчищенного двора. Пущин вылез из саней. На крыльце стоял Пушкин – босой, в одной ночной рубашке, с поднятыми вверх руками. Пущин бросился к нему и крепко обнял. Они долго смотрели друг на друга, целовались и молчали. И только когда прибежала няня Арина Родионовна, друзья очнулись и засыпали друг друга вопросами. Пушкин, как дитя, радовался свиданию и все повторял, что ему не верится, что они вместе. Друзья вспомнили первые и робкие любовные опыты, вспомнили блаженное ощущение, испытанное при взаимных ласках, и с лихвой окупили годы вынужденной разлуки, проведя двадцать часов в любовном экстазе. Время пролетело незаметно. Было уже далеко за полночь, ямщик запряг лошадей, колокольчик брякал у крыльца, на часах ударило три. Друзья, со стаканами вина в руках, стояли на крыльце и молча смотрели друг на друга. Позже Пущин вспоминал: «Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз мы вместе, и пьем на вечную разлуку!» Пущин молча набросил на плечи шубу и со слезами на глазах убежал в сани. Кони рванули под гору. Пушкин побежал за санями и стал что-то кричать вслед, но Пущин, ничего не слыша, молча глядел на него и плакал. Выбежав за ворота, Пушкин упал в снег и зарыдал. Глаза застлались слезами, сердце наполнилось предчувствием невосполнимой утраты.

После этой, последней, встречи со своим другом Пушкин напишет восхитительное стихотворение, которое, без сомнения, стало одним из шедевров мировой лирики и которое знает наизусть каждый уважающий себя мужчина:

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явился ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви,

Душе настало пробужденье:
И вот опять явился ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.

На это превосходное стихотворение следует обратить более пристальное внимание. На его примере мы разоблачим псевдопушкинистов, коих после смерти гениального поэта расплодилось как кроликов. Эти «академические конъюнктурщики» пытались доказать, что данное лирическое стихотворение обращено к некой Анне Керн – племяннице П. А. Осиповой, – которую поэт иногда встречал в Тригорском. Помимо этой «доминирующей версии» имелось еще несколько. Одни фальсификаторы пытались доказать, что стихотворение посвящено какой-то Наталье Кочубей, другие убеждали читателей, что оно рождено от встречи с Екатериной Карамзиной, третьи видели в герое Евдокию Голицыну (которая была в два раза старше поэта!), четвертые, пятые и шестые называли имена Екатерины Бакуниной, Марии Волконской и даже (!) императрицы Елизаветы Алексеевны; нашелся и такой горе-искатель, который пришел к заключению, что образ «гения чистой красоты» навеян рафаэлевой Мадонной. Эти лживые «исследователи», пытаясь всячески запутать читателя и увести его от истинного адресата стихотворения, полностью игнорируют сам текст произведения, где ясно говорится, во-первых: «Шли годы… и я забыл твой голос нежный…», то есть конкретно указывается, что прошло несколько лет с момента последней встречи, тогда как с Анной Керн поэт познакомился только в Тригорском. Во-вторых: «В глуши, во мраке заточенья тянулись тихо дни мои…», хотя доподлинно известно, что Пушкин часто наведывался в Тригорское к Осиповым, где не раз встречал и Анну Керн, однако эти встречи никак не выделялись из монотонного течения времени и не вызывали в поэте никаких чувств. В-третьих: «… и вот опять явился ты…», в то время как сама Анна Керн, не говоря уже об остальных вышеперечисленных особах женского пола (исключая, разумеется, Мадонну, которая висела в комнате поэта), ни разу не приезжала к Пушкину в Михайловское. В-четвертых: «И я забыл твой голос нежный, твои небесные черты»; думаем, никому не надо напоминать какого цвета небо, и надеемся, что всем, кроме слепых, понятно, какой именно смысл поэт вкладывал в слова «небесные черты». В-пятых, все стихотворение обращено к человеку, появившемуся неожиданно – «как мимолетное виденье» – и вызвавшему большой прилив чувственной энергии у поэта. Все эти пять пунктов с полной уверенностью можно приписать только одному человеку, и этим человеком, без каких-либо сомнений, является Иван Пущин. В качестве решающего аргумента, ставящего, на наш взгляд, точку в данной полемике, мы можем предъявить отрывок из недавно найденного в Сарагосе дневника художника Ф. Верне. «…Сегодня утром [26 ноября 1815 года], – пишет Верне, – получил большой пук писем. В нем нашлось и одно весьма примечательное, со стихами, от Александра Пушкина, начинающего, но уже знаменитого поэта. В своем письме он просит меня написать портрет Ивана Пущина, его друга по Царскосельскому лицею. Молодой поэт всячески восхваляет внешние достоинства своего друга, считая его идеалом юношеской красы, а в конце письма даже называет его (NB!) “гением чистой красоты”». Если вы сравните стихотворения «Дитя харит и вдохновенья…» и «Я помню чудное мгновенье…», вы найдете несколько перекликающихся фраз, сопоставив которые, поймете, что в них говорится об одном и том же человеке. Лишним доказательством правоты наших слов является запись в дневнике самого поэта, где он пишет об Арине Родионовне: «Вечером слушаю сказки моей няни и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Она единственная (NB!) моя подруга и с нею только мне не скучно». Что же касается вышеуказанной Керн, то из писем поэта становится совершенно ясно об его резко негативном отношении к этой женщине, которую он презрительно называл «вавилонской блудницей». На примере этого стихотворения мы показали вам всю лживость и продажность «исследователей», которые по приказу Николая Первого вывернули все творчество поэта наизнанку, а ведь к их «авторитетному мнению» еще до последнего времени прислушивались многие образованные люди, а некоторые прислушиваются и сейчас.

Вновь разгоревшаяся любовь к Пущину вдохновляет поэта на создание целого ряда великолепных лирических произведений. В годы михайловской ссылки были написаны лучшие стихи о любви – о большой и глубокой страсти Пушкина. С отроческих лет его душа томилась жаждою любви. От наивной детской влюбленности и «безумных» увлечений юноши к могучей страсти был пройден нелегкий путь, но первые, самые волнующие, шаги, сделанные вместе со своими лицейскими друзьями, наиболее ярко запечатлелись в памяти поэта. Именно здесь, в Михайловском, было написано замечательное стихотворение «19 октября», которое по праву стоит на особом месте в любовной лирике Пушкина. Здесь уместно пояснить, что 19 октября – это день открытия Лицея, постоянно отмечавшийся лицеистами первого выпуска. В этом большом по объему ностальгическом стихотворении поэт вспоминает всех своих лицейских друзей, в которых он был влюблен; думаем, каждый с удовольствием еще раз прочтет стихотворение целиком, а мы же лишь напомним квинтэссенцию этого лирического полотна:

… Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен –
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

Первым друзьям Пушкина была уготована разная судьба. Вскоре произошло восстание декабристов, закончившееся, как известно, провалом. Иван Пущин, один из руководителей восстания, был осужден на 20 лет каторги и сослан в Сибирь. Но приговор не сломил Пущина, и этот высокий, стройный, до глубокой старости красивый мужчина навсегда сохранил любовь к мужскому братству, зародившуюся еще в лицейские годы. В Сибири его за постоянную заботу о других ссыльных друзья любовно прозвали Маремьяна-старица. Уже в дни заточения друга, Пушкин напишет стихотворение «И. И. Пущину», посланное ему через жену декабриста Муравьева в Сибирь на каторгу:

Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!

Но жизнь, несмотря на всю ее драматичность, не стояла на месте, и на горизонте появлялись новые друзья. Пушкин продолжает переписку с Николаем Языковым и в предчувствии близкой встречи с новоиспеченной пассией создает еще одно стихотворение, направленное молодому поэту:

Языков, кто тебе внушил
Твое посланье удалое?
Как ты шалишь, и как ты мил,
Какой избыток чувств и сил,
Какое буйство молодое!

В 1826 году в Тригорское вместе с Алексеем Вульфом наконец-то приезжает Николай Языков. Ему к этому времени исполняется 23 года, он страшно застенчив и немного заикается. Языков, по свидетельству очевидцев, выглядел моложе своих лет, имел женственные черты лица, русые кудри, румяные щеки и большие голубые глаза. Тесное дружеское общение, искрящиеся споры, сладко кружащаяся в пирушках голова, переполненное счастьем сердце – таким лучом пронизали жизнь Пушкина шесть недель, прожитые им вместе с Языковым и Вульфом. Лето, проведенное с молодыми друзьями, как потом напишет Пушкин, было самое счастливое время в его жизни. Пережитое конкретное и реальное чувство Пушкина переплавилось в высокую лирическую поэзию. Стихотворения написанные в Михайловском наполнены светлым чувством счастливого человека, и именно в Михайловском Пушкин создал стихи, в которых раскрываются его самые интимные и сокровенные привязанности. Помимо уже упомянутых шедевров «Я помню чудное мгновенье…» и «19 октября», здесь были написаны такие гениальные стихотворения, как «Храни меня, мой талисман…», «Пророк», «К морю», «Зимний вечер» и многое, многое другое. Любовное творчество поэта, достигшее в этот период своего апогея, с потрясающей поэтически-исповедальной силой открыло личность поэта, запечатлело его духовное богатство, которое он так свободно и щедро отдавал людям:

Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь –
И без надежд и без желаний.
Как пламень жертвенный, чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний.

8 сентября 1826 года Пушкин был доставлен в Москву для личной беседы с новым монархом Николаем Первым, который решил попытаться использовать перо поэта в интересах своей политики и сделать Пушкина придворным поэтом. Царь, желая произвести благоприятное впечатление на поэта и общество, освобождает Пушкина из ссылки. Москва восторженно встретила любимого поэта.

Годы, последовавшие за освобождением Пушкина из ссылки, справедливо называют «годами скитаний» поэта. Последовал новый жизненный кризис, а разделить душевные переживания поэта некому: Антон Дельвиг из-за болезни вынужден уехать с семьей в Ревель, а оттуда отослан в командировку в Харьков; Кондратий Рылеев казнен; Иван Пущин – в Шлиссельбургской крепости, а затем отправлен на Нерчинские рудники; Вильгельм Кюхельбекер – в Динабургской крепости; Николай Языков – в Дерпте; Раевские – на Кавказе; Владимир Горчаков – в Кишиневе; Филипп Вигель – в Одессе.

В 1826 году после многолетнего отсутствия вернулся в Москву Петр Чаадаев. Пушкин не виделся с ним более шести лет. За это время в судьбе Чаадаева произошел резкий перелом; он испытал какой-то глубокий душевный переворот, из-за тяжелой болезни ушел с военной службы и несколько лет провел за границей. Вернувшись в Москву, Чаадаев повел жизнь совершенно затворническую; он удалился от светского общества и стал религиозным философом. Уже на первом свидании Чаадаев старается обратить Пушкина в свою веру, зовет его стать глашатаем христианской религии. Пушкин с изумлением отмечает катастрофические изменения, произошедшие в друге, которые превратили его из жизнерадостного романтика, мечтающего о всеобщей свободе и раскрепощении человека, в сухого догматика, ратующего за соблюдение ханжеских норм христианской морали. Он остается глубоко равнодушным к призывам Чаадаева и отдаляется от него. В память о прошлом Пушкин посвящает Чаадаеву следующие строки:

Чедаев, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Предать развалинам иным?
Но в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень и тишина,
И, в умиленье вдохновенном,
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена.

Надеясь повстречаться с Алексеем Вульфом, который приехал на каникулы из Дерпта в Петербург, Пушкин отправляется в северную столицу. Но юный друг, приревновав поэта к Языкову и назвав Пушкина «весьма циничным волокитой», отказывается от встреч; Пушкин на эти, еще, по сути, детские, капризы Вульфа ответит грустным стихотворением, известным всем еще со школьной скамьи:

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимым быть другим.

Желая найти новых друзей, страдающий душой и телом Пушкин проводит большое количество времени в переездах с одного места на другое. Светское общество двух столиц, в котором ему приходилось жить, становится опасным омутом. Мы имеем многочисленные воспоминания современников поэта, говорящих нам о неприкаянной жизни Пушкина в те годы. Князь А. Ф. Голицын-Прозоровский пишет: «Пушкин любил веселую компанию молодых людей. У него было много приятелей между подростками и юнкерами. Около 1827 года в Петербурге водил он знакомство с гвардейскою молодежью и принимал деятельное участие в кутежах и попойках». В донесении Бенкендорфу от 5 марта 1827 года жандармский генерал А. А. Волков сообщает: «…Он принят во всех домах хорошо, и, как кажется, не столько теперь занимается стихами, сколько карточной игрой, и променял Музу на Муху, которая из всех игр теперь в самой большой моде». Мемуарист Николай Путята, встречавшийся с поэтом в 1828 году, вспоминает: «Пушкин легко знакомился, сближался, особенно с молодыми людьми, вел самую рассеянную жизнь, играл в карты, волочился за юными кадетами и посещал разные слои общества. Но среди всех этих развлечений он всегда бывал мрачен; в нем было заметно какое-то грустное беспокойство, какое-то неравенство духа; казалось он чем-то томился, куда-то порывался». О смятении поэта красноречиво говорит стихотворение, написанное в конце 1828 года:

Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды –
И чей-нибудь уж близок час.

Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.

Кадета ль юного ласкаю,
Уже я думаю: прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести.

День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.

И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?

И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.

В Москве Пушкин сожительствовал с Сергеем Соболевским, высоким, худым, длинноногим, голубоглазым мужчиной, которого за острый и бесконечный нос шутливо называл «Ибис». В высшем свете этого мужчину ненавидели и за его нахальство, цинизм и содомию дали ему другое прозвище – «Мефистофель». Один из современников так характеризует Соболевского: «Он жил в свое удовольствие, никому не принося пользы и не имея настоящих друзей. В сущности он не любил никого, дорожил очень немногими, а остальных презирал». Соболевский был на четыре года моложе Пушкина и, что не менее важно, имел достаточно солидный капитал. С большой долей вероятности можно сказать, что это была скорее обычная физическая связь, нежели духовная. Вот стихотворение, обращенное к Сергею Соболевскому, в котором, впрочем как и во многих других стихотворениях написанных в эти годы, превалируют мрачные мотивы:

Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.

Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я.

Одним из самых известных произведений, написанных в этот нелегкий период, безусловно, можно считать стихотворение «Андрей Шенье», посвященное близкому другу Николаю Раевскому. Андрей Шенье – это французский романтический поэт, казненный в молодом возрасте. Многие строки этого стихотворения раскрывают состояние поэта в этот период:

…Зовет меня другая тень,
Давно без песен, без рыданий
С кровавой плахи в дни страданий
Сошедшая в могильну сень…

В 1828 году Пушкин написал историческую поэму «Полтава» с безымянным посвящением. Современные комментаторы, изучив все черновые рукописи поэмы, со стопроцентной уверенностью называют в качестве адресата этих строк Алексея Вульфа, который до конца своей долгой жизни так и не простил поэта за мнимую измену.

Тебе – но голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?

Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе –
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.

Было время, когда находящийся в ссылке Пушкин всеми силами рвался в Петербург. Теперь правительственные чиновники держат его в Петербурге как на привязи, и он во что бы то ни стало стремится вырваться из его удушливой атмосферы куда угодно: во Францию или в Китай, на турецкий фронт или обратно в деревню, но на все свои просьбы получает отказ. Наконец весной 1829 года Пушкин находит в себе силы и вырывается из порочного круга светского общества, толкающего его к самоубийству или к гибели на дуэли. 9 марта 1829 года он выезжает из Петербурга в Москву, откуда в начале мая, тайно, не испросив разрешения царя, за что потом получит строгий выговор, уезжает на Кавказ, к Николаю Раевскому. Позже Пушкин напишет:

Желал я душу освежить,
Бывалой жизнию пожить
В забвенье сладком меж друзей
Минувшей юности моей.

По дороге Пушкин на две недели останавливается в Тифлисе. Об этом небольшом отрезке жизненного пути великого поэта мы можем судить по воспоминаниям губернатора Тифлиса князя Е. О. Палавадова. Он пишет: «Ежедневно производил он странности и шалости, ни на кого и ни на что не обращая внимания. В одном месте видели его, как он шел обнявшись с татарином, в другом месте он целовался с черкесским юношей, а в третьем играл в чехарду с уличными мальчишками. Пушкин в то время пробыл в Тифлисе, в общей сложности дней, всего лишь одну неделю, а заставил говорить о себе и покачивать многодумно головами не один год потом». В предвкушении долгожданной встречи с Николаем Раевским, поэт пишет воздушное лирическое стихотворение «На холмах Грузии лежит ночная мгла».

Все тихо – на Кавказ идет ночная мгла,
Восходят звезды надо мною.
Мне грустно и легко – печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою –
Тобой, одним тобой – унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит оттого,
Что не любить оно не может.

13 июня Пушкин догоняет действующую армию (напомним, что тогда шла русско-турецкая война) и встречается с Николаем Раевским, в палатке которого и будет жить все это время. Со старым другом, ставшим уже генералом, он забывает о своих трехлетних мучениях и предается с ним прежним любовным забавам. 5 июля из-под пера поэта выходит наполненное былым юношеским задором стихотворение «Молодой полководец»:

Не пленяйся бранной славой,
О красавец молодой!
Не бросайся в бой кровавый
С карабахскою толпой!
Знаю, смерть тебя не встретит:
Азраил, среди мечей,
Красоту твою заметит –
И пощада будет ей!
Но боюсь: среди сражений
Ты утратишь навсегда
Скромность робкую движений,
Прелесть неги и стыда!

На Кавказе, в компании Николая Раевского, лицейского друга Владимира Вольховского, брата Ивана Пущина – Михаила и в тесном кругу офицеров, поэт проводит больше месяца. Любовь к Николаю продиктовала Пушкину одно из его лучших эротических стихотворений, в котором ощущается редчайшее для него состояние полного счастья, и которое откровенно говорит об истинных отношениях с любимым другом:

Отрок милый, отрок нежный,
Не стыдись, навек ты мой;
Тот же в нас огонь мятежный,
Жизнью мы живем одной.
Не боюся я насмешек:
Мы сдвоились меж собой,
Мы точь-в-точь двойной орешек
Под единой скорлупой.

19 июля по требованию командующего войсками на Кавказе графа Паскевича, которому пришло распоряжение из Петербурга, Пушкин был вынужден оставить действующую армию и выехать из Арзрума. Поэт тяжело переживал разлуку с Николаем Раевским. В стихотворении «Прощание с любимым» мы слышим крик души поэта, ощутившего всю тяжесть расставания с любимым человеком:

Смотрю на все его движенья,
Внимаю каждый звук речей,
И миг единый разлученья
Ужасен для души моей.

В конце 1829 года Пушкин возвращается в Москву, а спустя некоторое время, переполненный жизненной энергией и творческими силами, уезжает в Нижегородскую область, в село Болдино, где находилось имение отца. За три месяца, проведенные в Болдине, поэт пишет более тридцати стихотворений, четыре «маленькие трагедии», пять прозаических рассказов и заканчивает «Евгения Онегина».

Ни один научный труд о жизни и творчестве Пушкина не был бы полным без упоминания о романе в стихах «Евгений Онегин», над которым поэт работал 7 лет 4 месяца и 17 дней. Несмотря на кажущуюся легкость чтения, «Евгений Онегин» – трудное произведение; иллюзорное представление о «понятности» романа скрывает от сознания современного читателя большое число непонятных ему слов, фразеологизмов, имен и намеков. Из переписки с друзьями известно, что концепция романа первоначально задумывалась абсолютно иной. Пушкин планировал отразить в нем свой взгляд на совершенство мужских взаимоотношений, противопоставив его крестьянско-мещанскому видению на идеал любовных отношений, царившему в те времена в России. Круг тем и проблем, которые Пушкин, судя по черновым наброскам первой главы, собирался поместить в романе, оценивается в исследовательских сферах как «намеки на активное свободомыслие в вопросах гомосексуальной любви, сближающее Онегина с Чаадаевым». Впоследствии, из-за сильного внешнего давления и желания донести роман до как можно большего количества читателей, Пушкин несколько сместил акценты, и «Евгений Онегин» из лирического романа о крепкой и естественной любви двух мужчин превратился в иронический роман о неразделенной и поэтому противоестественной любви мужчины и женщины. Произведение нисколько от этого не пострадало, а даже, наоборот, выиграло и приобрело яркий сатирический оттенок с элементами пародии на любовные романы того времени, которые тиражировались в огромных количествах. «Любовный роман в стихах» привлек внимание большого числа обывателей, которые так и ограничились внешней канвой романа, и не смогли, из-за своего узкого кругозора и стойкого нежелания выходить за рамки пуританских этических норм, распознать тонкие намеки и ссылки, рассыпанные по всему тексту «Онегина». Истинные же любители и ценители русского слова уже с первых строк романа начинали понимать, о чем на самом деле хотел сказать автор, а некоторые незавуалированные строфы, как, например, тринадцатая во второй главе, и вовсе не нуждались в дешифровке:

Но Ленский, не имев, конечно,
Охоты узы брака несть,
С Онегиным желал сердечно
Знакомство покороче свесть.
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом
И скоро стали неразлучны.

Известно, что главные персонажи «Евгения Онегина» имели своих прототипов из числа близких друзей поэта. И если в образах умного скептика Онегина и наивно-восторженного энтузиаста Ленского без труда угадываются Чаадаев и Каверин соответственно, о чем уже говорилось выше, то о прототипе Татьяны Лариной высказано много различных, порой диаметрально противоположных, мнений. Последние исследования в области дешифровки скрытых намеков, во множестве присутствующих в романе, дают достаточно оснований полагать, что им является Василий Туманский. Эту гипотезу подтверждают некоторые специфические признаки внешнего вида, характера и биографии Татьяны Лариной, которые оказываются очень схожи с соответствующими данными Туманского. Разумеется, маститые пушкиноведы не обошли своим вниманием и черновые рукописи поэта. При тщательном исследовании в рукописи «Евгения Онегина» были обнаружены пять портретов Василия Туманского. Первый, наиболее крупный, портрет нарисован ниже черновых стихов характеристики Татьяны, после заключительного двустишия строфы XXV:

И молча целый день одна
Сидела с книгой у окна.

Далее поэт ставит знак завершения строфы и начинает рисовать портрет молодого человека. Рисует сосредоточенно, без колебаний, находя верную линию профиля. Затем тоненькой штриховкой чернит волосы. Начатый как бы на полях рукописи, крупный рисунок занял центральное место и оттеснил писавшиеся далее строки. Справа от портрета поэт мелким почерком пишет еще несколько строк, которые описывают всю ту же Татьяну:

Ни живостью сестры своей,
Ни красотой ее румяной
Не привлекла б она очей.

Сделав несколько поправок в этих стихах, Пушкин чуть ниже стал записывать четверостишие, не имеющее отношения к «Евгению Онегину». Мы уже цитировали это четверостишие ранее – это не что иное, как «Туманский, Фебу и Фемиде…». На некоторых следующих листах черновой рукописи – в тех местах, где упоминается Татьяна, – поэт снова рисует портреты этого же самого молодого человека. Опытные эксперты, сличив эти портреты с иконографией Василия Туманского, пришли к единодушному мнению, что на рисунках запечатлен именно он. Наконец самое важное открытие сделано уже в наши дни. Ключом к разгадке, волновавшей не одно поколение пушкиноведов, послужило недавно обнаруженное письмо Василия Туманского, в котором он признается в любви к Пушкину, и из которого поэтом позаимствованы некоторые характерные выражения, вложенные затем в известное письмо Татьяны к Онегину.

В заключение разговора о романе «Евгений Онегин» хотелось бы привести слова Виссариона Белинского, который назвал «Онегина» «самым задушевным произведением Пушкина, в котором отразились вся жизнь, вся душа, вся любовь поэта, его чувства, понятия и идеалы».

Пушкин никогда так плодотворно не работал, как в осень 1830 года. К этому времени пушкинский лиризм достиг своей полной зрелости. В болдинскую осень Пушкин подвел итоги предшествующему творчеству и наметил новый путь.

К сожалению, мечтам поэта не суждено было сбыться. Из трех составляющих нравственного мира истинной личности, которые поэт определил еще в юности, – свободы, творчества, любви – Пушкин выбрал только творчество. По решению царя, чтобы быть допущенным в исторические архивы, в которых поэт надеялся почерпнуть материал для своих новых произведений, Пушкин должен был поступить на государственную службу и войти в высшее столичное общество. Чтобы не выделяться и не оскорблять общественную мораль, Пушкину было предложено жениться. Можно с твердой уверенностью заявить, что Пушкин женился не потому, что влюбился, а потому, что должен был жениться. В течение короткого промежутка времени Пушкин сватается к Софье Пушкиной, Аннете Олениной, Екатерине Ушаковой, но от всех, по разным причинам, получает отказ. В конце концов сам Николай Первый предлагает ему в невесты Наталью Гончарову, и Пушкин вынужденно соглашается.

За неделю до свадьбы поэт писал своему старому приятелю Николаю Кривцову: «Ты без ноги, а я женат. Женат – или почти. Все, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни и противу женитьбы, все уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью. У меня сегодня сплин – прерываю письмо мое, чтоб тебе не передать моей тоски». Авторитетные пушкиноведы уверены, что это письмо написано не столько для Николая Кривцова, с которым поэт встречался в юности и с которым лишь изредка переписывался, сколько для самого себя, стараясь как-то оправдать в своих глазах свое решение. Он как будто попал в сети, как доверчивая птица, и не может из них выпутаться.

Накануне свадьбы Пушкин устроил у себя «мальчишник», но был так грустен, что всем стало неловко: веселое прощание с молодостью больше походило на похороны. Разумеется, Пушкин не мог не осознавать, что они с Гончаровой вовсе не пара, что ее совершенно не интересует все, чем он живет. Пушкина охватил страх перед тем, на что он идет, и у многих друзей было впечатление, что он был бы рад, если бы свадьба расстроилась. Но машина уже катилась по рельсам, и поворачивать было поздно. За день до свадьбы на свет появились такие строки:

Во мне уж сердце охладело,
Закрылось для любви оно,
И все в нем пусто и темно.

18 февраля 1831 года произошла свадьба в церкви Большого Вознесения на Большой Никитской. Во время обряда Пушкин, задев нечаянно за аналой, уронил крест и евангелие, затем при обмене колец, кольцо Пушкина упало на пол, и в довершении всего потухла свечка, которую поэт держал в руках. У всех друзей Пушкина, присутствовавших на церемонии, сложилось мнение, что само провидение противилось этому браку.

Известие о женитьбе Пушкина было встречено близкими ему людьми с непомерным удивлением и недоверием. При всем разнообразии мнений превалирующий мотив был таков: Пушкин свободолюбивая и поэтическая натура, а в браке заключается нечто самоограничивающее и прозаическое. По мнению друзей Пушкина, брак казался несовместим с романтическим ореолом, который он, как великий поэт и настоящий мужчина, обречен был нести в жизни. Петр Вяземский откровенно писал Пушкину: «Брачный союз наш – с народом. Царская ласка – курва соблазнительная, которая вводит в грех и от обязанности законной отвлекает. Говорю тебе искренно и от души». Е. Ф. Хитров – внук фельдмаршала Кутузова, верный друг Пушкина, любивший его глубоко и искренне, не скрывал горечь и ревность, охватившие его при известии о свадьбе поэта. Он писал Пушкину: «Дорогой Александр, я боюсь за вас: меня страшит прозаическая сторона брака! Кроме того, я всегда считал, что гению, коим вы, несомненно, являетесь, придает силы лишь полная независимость, и что брак убивает способности, прибавляет жиру и превращает скорее в человека средней руки, чем в великого поэта!» Здесь уместно вспомнить и слова самого Пушкина, ярко и недвусмысленно объясняющие его отношение к браку. В письме к Вяземскому, написанному в мае 1826 года, поэт писал: «Правда ли, что Баратынский женится? Боюсь за его ум. Законная пизда – род теплой шапки с ушами. Голова вся в нее уходит. Ты, может быть, исключение. Но и тут я уверен, что ты гораздо был бы умнее, если лет еще десять был холостой. Брак холостит душу».

Пушкин быстро прочувствовал «радости семейной жизни». Уже через неделю после свадьбы он написал следующее четверостишие:

Хочешь быть учтив – поклонись,
Хочешь поднять – нагнись;
Хочешь быть в раю – молись,
Хочешь быть в аду – женись!

Молодая, высокого роста (значительно выше Пушкина), стройная, с узкой талией и красивым бюстом, Наталья Гончарова пользовалась большим успехом в обществе и любила светские развлечения. У нее был лишь один внешний недостаток – глаза ее были косые, что придавало ее взгляду некоторую неопределенность. Но для Пушкина этот один недостаток перевешивал все достоинства нареченной, и он пренебрежительно называл ее «моя косая Мадонна». В «свете» Наталья Гончарова считалась красавицей. Но если внимательно вглядеться в ее портреты – Брюллова, Гау и других, – трудно согласиться с молвою об ее «романтической» красоте. На всех портретах мы увидим заурядную девицу с томным взглядом, выражение ее слащавого личика лишено всякой мысли. Едва ли можно назвать женщину красавицей, если ее душевная жизнь пуста и ничтожна. Какое могло быть духовное общение между великим поэтом и малообразованной девочкой, обученной только танцам и умению болтать по-французски? К поэзии она была совершенно равнодушна. В семейной жизни мало что было для нее привлекательным; зато после замужества перед Гончаровой широко распахнулись двери в мир, заливший слабую душу женщины бутафорским блеском и утехами удовлетворенного тщеславия. Внешние качества жены Пушкина привлекли внимание и царя. Он хотел, чтобы она бывала на придворных вечерах, а так как доступ туда был открыт только для лиц, имеющих придворное звание, то Пушкину было пожаловано звание камер-юнкера. Это низшее придворное звание давалось обычно юным аристократам, а Пушкину в это время было за тридцать лет, он был великий поэт и пользовался всероссийской известностью. Такое назначение больно задело за самолюбие и было воспринято им как оскорбление, а в дальнейшем явилось одной из причин его трагического конца. Пушкин оказался прикованным к Петербургу и двору. Отныне он был обязан являться на все официальные церемонии в придворном мундире и выслушивать замечания не только Николая Первого и Александра Бенкендорфа – небезызвестного шефа корпуса жандармов, но и маразматического обер-камергера двора графа Юлия Литта, который был крайне «неравнодушным» к поэту и постоянно осыпал его мелкими придирками. Положение Пушкина становилось все тяжелее, у него вырываются следующие горькие строки:

Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино – печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть – на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Невзирая на все драматичные обстоятельства, Пушкин еще надеется повстречать новую любовь и верит, что «блеснет она улыбкою прощальной».

В последнее десятилетие жизни Пушкина, пожалуй, самым близким его другом был Павел Нащокин. Знатного дворянского рода, из очень богатой семьи, Нащокин учился в Петербургском университетском Благородном пансионе вместе с братом Пушкина – Львом, но не кончил его по уже традиционной для друзей Пушкина причине. В 1824 году он переехал в Москву и повел там всю ту же беспутную и, по мнению современников, аморальную жизнь. Пушкин близко сошелся с Нащокиным после своей женитьбы. Сергей Соболевский с 1829 г. до 1833 г. путешествовал по Европе, и Пушкин, приезжая в Москву, стал останавливаться у Павла Нащокина. Оба сразу же отправлялись в баню, брали отдельный номер, подолгу парились и, разумеется, занимались любовью. Но, справедливо говоря, это уже была не прежняя пылкая любовь, а всего лишь удовлетворение естественных мужских потребностей, поэтому Муза и не задела душевных струн поэта, и он не оставил лирических строк, навеянных дружбой с Нащокиным. Известно только то, что Пушкин собирался сделать Нащокина главным героем своего приключенческого романа «Русский Пелам», где хотел вывести богатого и одаренного юношу, предающегося самому бесшабашному разгулу, опускающегося до самых низменных нравственных подонков общества и через всю грязь, беды и поражения проносящего ясный ум и чистую, исполненную благородства душу.

Помимо Павла Нащокина, Пушкин дружит с Василием Зубковым, Василием Щербаковым, юным Павлом Вяземским, но это была вся та же обычная физическая близость и ничего более. К глубокому разочарованию Пушкина, любовь не одарила его «прощальною улыбкой». Поэт понимает, что, принеся в жертву свободу, он совершил роковую ошибку.

В 1831 году умирает один из самых близких друзей поэта Антон Дельвиг. На Пушкина смерть Дельвига произвела потрясающее впечатление. Он был в то время в Москве и писал своему петербургскому издателю Петру Плетневу: «Грустно, тоска. Никто на свете не был мне ближе Дельвига. Из всех связей детства он один оставался на виду. Без него я точно осиротел». Пушкин в память об ушедших из жизни друзьях пишет грустное стихотворение с пророческими строками.

Шесть мест упраздненных стоят,
Шести друзей не узрим боле,
Они разбросанные спят –
Кто здесь, кто там на ратном поле,
Кто дома, кто в земле чужой,
Кого недуг, кого печали
Свели во мрак земли сырой,
И надо всеми мы рыдали.
И мнится, очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый,
Товарищ юности живой,
Товарищ юности унылой,
Товарищ песен молодых,
Пиров и чистых помышлений,
Туда, в толпу теней родных
Навек от нас утекший гений.

Последние шесть лет жизни Пушкин живет как в дурном сне, постоянно заговаривая о смерти, как о спасительном итоге, о чем почти с документальной точностью говорит стихотворение, написанное в 1834 году:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить… И глядь – как раз – умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.

Творческие искания приводят Пушкина в тупик – он понимает, что без любви и свободы не возможно создать настоящее произведение. Здесь уместно вспомнить, что все свои поэмы, кроме «Медного всадника», все драматические произведения, все лучшие стихотворения, большую часть сказок Пушкин написал до 1831 года. На рубеже 30-х годов всеобщее преклонение перед Пушкиным сменилось всеобщим разочарованием. Даже Виссарион Белинский – страстный поклонник его таланта, написавший в дальнейшем замечательный цикл статей о Пушкине, в 1834 году утверждал: «… тридцатым годом кончился или, лучше сказать, внезапно оборвался период Пушкинский, так как кончился и сам Пушкин, а вместе с ним и его влияние; с тех пор почти ни одного бывалого звука не сорвалось с его лиры». В 30-е годы Пушкин создает особый жанр и соответствующий стиль исторической прозы. Он пишет такие произведения, как «Капитанская дочка», «История Пугачева»; по велению Николая Первого пишет историю Петра Великого. Пушкин из великого лирического поэта превращается в заурядного исторического писателя.

Жизнь в «лучшем обществе» становится помехой для творческого труда. Растет число незавершенных произведений. Временами Пушкин еще возвращается к любовной поэзии, но уже в каком-то отстраненном, лишенном конкретных живых образов виде. Если раньше стихотворения были навеяны встречами с любимыми друзьями, то стихотворение «На статую играющего в свайку» появилось благодаря приснившемуся юноше, что отчетливо говорит о подавленных желаниях поэта:

Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,
Строен, легок и могуч, – тешится быстрой игрой!
Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,
Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.

И только известие о смерти близкого друга приводит к всплеску чувственных переживаний, которые прежде обильно и плодотворно питали всю любовную поэзию Пушкина. От Николая Раевского Пушкин узнает о героической смерти князя Георгия Ипсиланти, своего старого кишиневского друга. Поэт с трепетным благоговением вспоминает этого благородного мужчину, вспоминает счастливые ночи, проведенные в его загородном доме, и с болью в сердце пишет печальное стихотворение «Возлюбленная тень»:

Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Свежа, бодра, в тот знойный день,
Когда расстались над излукой.
Приди, как дальняя звезда,
Как легкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне все равно: сюда, сюда!..

Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь… но, тоскуя,
Хочу сказать, что все люблю я,
Что все я твой: сюда, сюда!

Смерть любимых друзей, как роковое предзнаменование, преследует Пушкина все его последние годы. В 1835 году до Пушкина доходит трагическая весть о гибели лицейского друга Константина Гурьева, с которым он не виделся с 1813 года, и который навечно остался в его памяти дерзким и непослушным тринадцатилетним мальчиком. Трагическое известие вызывает в поэте бурю эмоций и переживаний, которая выливается в замечательные элегические строки, исполненные грусти и страдания:

Ты говорил мне: «В день свиданья
Под небом вечно голубым,
В тени олив, любви лобзанья
Мы вновь, мой друг, соединим».
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды,
Навек заснул ты хладным сном.
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой –
А с ними поцелуй свиданья…
Но жду его; он за тобой…

Семейная жизнь неотвратимо подводила поэта к краю могилы, но его жену это нисколько не волновало: она совсем по иному отнеслась к камер-юнкерству мужа. Она была в восхищении; ей хотелось веселиться, ей безумно нравились балы, на которых она считалась первой красавицей. Она как бы вознаграждала себя за безрадостное детство и юность в угрюмом доме, между полубезумным, а вскоре совсем сошедшим с ума, отцом и деспотической матерью-алкоголичкой, страдавшей длительными запоями. Как жена камер-юнкера, она становилась обязательной участницей не только торжественных балов и приемов в Зимнем дворце, но и пользовавшихся гораздо большим престижем в петербургском высшем свете интимных придворных раутов в Аничковом дворце, куда допускались лишь самые избранные и близкие царской семье лица. Ей льстило, что красота ее произвела впечатление на самого царя, который временами за ней ухаживал. Жизнь Натальи Гончаровой проходила в непрерывных увеселениях, празднествах и балах. Возвращалась домой в пять часов утра, вставала поздно, обедала в восемь часов вечера, встав из-за стола, Наталья Гончарова переодевалась и опять уезжала. Разумеется, ее сопровождал муж; нельзя же было жене выезжать одной. Граф В. А. Соллогуб писал: «Певец свободы, наряженный в придворный мундир для сопутствования жене-красавице, играл роль жалкую, едва ли не смешную; Пушкин был не Пушкин, а царедворец и муж». Друзья с горечью наблюдали, в каких ужасных для творчества условиях жил поэт. Николай Гоголь в своем дневнике сетовал: «Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит всю жизнь свою». Выезды требовали дорогих туалетов, на что нужны были немалые деньги, а их не было. Приходилось постоянно прибегать к займам; появились долги, кредиторы (за первые четыре года после женитьбы Пушкин, при годовом жаловании в 5 тысяч рублей, сделал долгов на 60 тысяч; еще через два года, ко времени смерти поэта, долгов оказалось уже более чем на 120 тысяч рублей). Безденежье угнетало и унижало Пушкина. Но это абсолютно не отягощало и не печалило Наталью Гончарову: она продолжала наслаждаться жизнью и с детской непосредственностью принимала все поклонения мужчин. Кокетство жены стало источником новых страданий Пушкина, причиной которых была не ревность, а невыносимое состояние обманутого мужа и иронические усмешки светской толпы. Все это лишало душевного покоя; Пушкин с горечью сообщает в письме к Николаю Раевскому: «Стихи в голову не идут, и ничего путного не надумаю». В порыве отчаяния Пушкин пишет прошение об отставке, но несколько дней спустя, по настоянию жены, посылает графу Бенкендорфу унизительное письмо, в котором сожалеет о случившемся, полностью раскаивается и просит не давать хода его прошению. Император Николай Первый «великодушно прощает легкомысленного стихотворца». Пушкин умоляет жену уехать в деревню – хотя бы на пару месяцев, – но Наталья Гончарова и слышать ничего не хочет об отъезде из Петербурга. Запись из дневника поэта красноречиво говорит о состоянии Пушкина: «Поля, сад, крестьяне, книги, труды поэтические – любовь; семья, религия – смерть». В 1835 году в письме к Петру Плетневу поэт пишет: «Свинский Петербург мне гадок, но, живя в нужнике, поневоле привыкнешь к говну, и вонь его тебе не будет противна, даром что джентльмен. Ух, как бы мне удрать на чистый воздух…» – и далее в конце письма добавляет: «Такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось. Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен». Поэт постоянно обращается к своему больному сердцу, думая о прошедшей жизни и о возможной смерти, и эти понятия смешиваются в одно безысходное ощущение. И как здесь не вспомнить грустное стихотворение написанное задолго до предпоследней осени, но с удивительной точностью говорящее о душевном состоянии поэта в эти дни:

Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты;
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты.

Под бурями судьбы жестокой
Увял цветущий мой венец;
Живу печальный, одинокий,
И жду: придет ли мой конец?

Так, поздним хладом пораженный,
Как бури слышен зимний свист,
Один на ветке обнаженной
Трепещет запоздалый лист.

Последний год жизни принес Пушкину новые несчастья. В журналах продолжали появляться статьи об оскудении его таланта. Безденежье становилось невыносимым и пришлось заложить не только свое имение, но и самому носить вещи в ломбард, причем не только свои, но и вещи друзей. И, наконец, – Наталья Гончарова, источник всех последних бед поэта, и грязные сплетни о ее якобы любовной связи с Жоржем Дантесом, о причинах возникновения которых следует сказать особо.

Жорж Дантес, сын небогатого эльзасского дворянина, будучи ярым приверженцем свергнутого Карла Десятого Бурбона, восемнадцатилетним подростком был вынужден бежать из Франции после Июльской революции 1830 года. После долгих мытарств он оказался в Германии без гроша денег и каких-либо видов на будущее. Дантес, чтобы иметь средства для существования, стал заниматься проституцией и однажды, в одном борделе для гомосексуалистов, ему повстречался голландский посол в Петербурге барон Геккерен. Геккерен влюбился в красивого, рослого, с привлекательной улыбкой, а самое главное – еще вполне юного Дантеса и пригласил его путешествовать вместе с собой. 8 октября 1833 года на пароходе «Николай Первый» Дантес вместе с Геккереном прибыл в Петербург. Были найдены сильные протекции, и Дантеса записали корнетом в Кавалергардский полк – один из самых привилегированных в России. Об очень близких отношениях Дантеса с Геккереном мы можем судить по письмам самого Дантеса, в одном из которых он пишет следующее: «Мы должны быть, так сказать, одной семьей: поскольку ты часть ее. Мой отец имеет небольшое имение в трех часах от Фрейбурга, на берегах Рейна, и нет ничего невозможного в том, чтобы найти собственность, с ним граничащую. Уверяю тебя, это прекрасная мысль, и так как тебе нравится также и мой брат, мы сможем жениться и жить вместе, всегда имея тебя в нашем распоряжении». В светском обществе к этой паре относились неоднозначно. Так княжна В. Ф. Вяземская в своих мемуарах характеризует Геккерена следующим образом: «Старик барон Геккерен был известен своим распутством. Он окружал себя молодыми людьми наглого разврата и охотниками до однополой любви», а князь А. В. Трубецкой пишет о Дантесе так: «За ним водились шалости, свойственные молодежи нашего времени. Правда, не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним… Надо полагать, что в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль». Расчетливый Геккерен, чтоб избежать кривотолков в обществе, усыновил юношу, который из бездомной проститутки сделался состоятельным человеком, богатым наследником и модным героем петербургских салонов, допущенным в самое аристократическое общество. Однако странность его отношений с Геккереном, непонятных большинству обывателей, ложилась грязным пятном на его имя и грозила испортить столь успешно начатую карьеру. Выход был найден простой: шумный и гласный роман с какой-либо известной дамой света устранил бы порочащие слухи о его гомосексуальности. Все поведение Дантеса свидетельствует об одном: он был заинтересован именно в скандале; речь шла не о любви, а о расчетливом ходе в низменных поползновениях. Предметом своих домогательств Дантес избрал супругу Пушкина, которая была в зените своих светских успехов, и начал грубое и настойчивое преследование, сопровождаемое изъявлениями мнимой страсти.

Пушкин с негодованием отнесся к тому, что его личная жизнь становится предметом грязной игры и спровоцированного ею взрыва светских сплетен. Пушкин, не мысливший жизни без чувства собственного достоинства, вызывал раздражение у людей, не имевших ни достоинства, ни честности признать это. И сейчас, они со злорадным любопытством наблюдали и торопили события, рассчитывая насладиться зрелищем унижения поэта. Против Пушкина возник настоящий светский заговор, в который входили и досужие шалопаи, сплетники, разносчицы новостей, и опытные интриганы, безжалостные враги поэта: осмеянный им министр просвещения Уваров, ненавидевший Пушкина министр иностранных дел Нессельроде и, конечно же, голландский посланник барон Геккерен.

Драма назревала быстро. Друзья, близкие, далекие, прислуга – все видели, что с Пушкиным творится что-то чудовищное. Одна Наталья Гончарова ничего не замечала и совершенно не ощущала надвигавшейся грозы; она настолько ничего не понимала, что простодушнейшим образом передавала мужу все пошлости и двусмысленные каламбуры, которыми ее увеселял Дантес. Петр Вяземский скажет потом: «Пушкин был прежде всего жертвою бестактности своей жены и ее неумения вести себя».

Жизнь великого поэта становилась нестерпимой. В этих трагических обстоятельствах только дуэль казалась Пушкину выходом из сложившейся ситуации. Она могла разрубить тугой узел: или смерть, или высылка из Петербурга. Дуэль состоялась 27 января 1837 года. Дантес, который был на 13 лет моложе, смертельно ранил Пушкина. 29 января 1837 года в 14 часов 45 минут великий поэт скончался.

Человек, для которого жизнь дороже чем честь, видит в гибели только несчастье; сохранение жизни становиться высшей ценностью. Пушкин имел более высокие цели, чем сохранение жизни, хотя и менее всего стремился к смерти: он стремился к победе и свободе. Победу он получил, защитив свою честь, а миг высшей свободы дала ему смерть.

Пушкин умер не побежденным, а победителем. Для него началась новая жизнь – жизнь в бессмертии русской поэзии. И как здесь не вспомнить провидческое стихотворение Пушкина, написанное незадолго до гибели:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит –
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца.

Пушкин вошел в русскую историю не только как Первый Поэт, но и как основатель Голубого Братства, который одним из первых в России во всеуслышание заявил о праве русского мужчины на гомосексуальную любовь и доказал своей жизнью ее неоспоримые преимущества. Его творчество с огромной полнотой, глубиной и художественной силой выразило особенности высокодуховной и всепобеждающей мужской любви. По справедливому определению И. А. Гончарова, он стал «отцом новой мужской литературы». Поэзия Пушкина носит подлинно мужской характер, в его лучших произведениях звучит голос истинного мужчины, горячо любившего своих друзей. Основой, на которой вырос гений Пушкина, была связь творчества поэта с естественными позывами настоящего мужчины.

До нас дошло немного исторических документов и мемуаров того времени, и большая часть сокровенных стихотворений Пушкина так и не стала достоянием русской словесности, навечно умолкнув в альбомах преданных друзей, которые, из-за желания не навредить посмертной славе Пушкина, не оставили своих воспоминаний и не предали гласности находящиеся у них пушкинские строки. Как говорил Сергей Соболевский: «Чтобы не пересказать лишнего или не недосказать нужного – каждый друг Пушкина должен молчать». На пути собирателей пушкинианы вставали и другие препятствия, в том числе и даже прежде всего – предостережение самого Пушкина. Речь идет, разумеется, об известнейшем пушкинском суждении из письма Петру Вяземскому, где упомянуты мемуары Байрона, уничтоженные сразу же после его смерти. «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? – писал Пушкин. – Черт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии». Правда о Байроне, большом приверженце мужской любви, содержалась, по мнению Пушкина, в его поэзии; подлинная исповедь Байрона – его стихи. «Толпа жадно читает исповеди, записки, – продолжал Пушкин, – потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – но не так, как вы – иначе!» Всем известно, что автобиографические записки Пушкину пришлось уничтожить, но у нас осталась опубликованная любовная лирика поэта – главный документ его жизни. Путь поэта, запечатленный в стихах несравненной силы, выстроился в огромный автобиографический роман, лирические произведения, написанные с проникновенной откровенностью, превратились в интимный дневник; и каждый искренний поклонник Пушкина, вчитываясь в эти гениальные строки и пропуская их через свое сердце, способен без каких-либо дополнительных комментариев и подсказок открыть для себя истинную ипостась Великого Поэта.